(Шанхай, 1938 год)

Понравился ли Шанхай прославленному русскому певцу и композитору? Успел ли он войти в соприкосновение с русской колонией Шанхая? Долго ли намерен пробыть в Шанхае? И куда предполагает направиться отсюда, после двух своих концертов?

Эти вопросы можно было задать А. Н. Вертинскому только вчера.

Ранее артист был лишен возможности принимать не только представителей прессы, но и вообще кого бы то ни было. Как известно, на следующий день по приезде, А. Н. занемог и некоторое время должен был провести в своем апартаменте «Катей Меншион», в условиях полной изоляции, под неослабным наблюдением врача. Однако, как только представилась первая возможность, сотрудник нашей газеты посетил знаменитого артиста и был принят им для продолжительного интервью, занявшего час… Знаменитый творец жанра настроений выглядит вполне здоровым. И по уверениям присутствующего врача, находится в хорошей форме. Следовательно, всякая опасность для предстоящих концертов миновала. Обстановка самая благоприятная для беседы с артистом, в речи которого значителен каждый штрих, каждый оттенок. Седьмой час глядит в широкие окна расцвеченной вдали неонами темнотою шанхайского вечера. Монастырская тишина большого европейского отеля. Цветы. И одиночество. Третьим при беседе присутствует лишь доктор. И это подчеркивает интимность слов Вертинского. Впрочем, беседа началась не с разговора. «В этой комнатке проснемся мы с тобой»… в исполнении Вертинского, вот первое, что услышал наш сотрудник, едва успев поздороваться с Вертинским. Своей песней, но не из уст, а с диска портативной виктролы, приветствовал его Вертинский. Скромно приютившийся на столике кожаный аппарат дал серебряное вступление рояля, затем мощно и нежно запел, с теми непередаваемыми бархатными оттенками, которых до сих пор никто из сонма подражателей не смог украсть у Вертинского. Вертинский пел в присутствии Вертинского! Вертинский слушал Вертинского! И как слушал… Это надо было видеть! Вернее, это сложное психологическое ощущение надо было осознать. Артист ушел в себя! Он, вероятно, мысленно пел с аппаратом фразу за фразой, букву за буквой, нюанс за нюансом… За его спиной неоновым пожаром пламенела глубоко внизу реальная шанхайская улица. А он сам пошел – и двух слушателей за собой властно повел – по сказочной тропинке нереальной русской песни настроения. По необычайно выразительному, словно чеканному, лицу тени несомненного экстаза артиста неслись мгновения. Чертили взлеты и падения. Экранно отражали бездонную глубину души большого художника. Видеть Вертинского, безмолвно переживающего плывущие со стороны стоны своего сердца, зрелище – сильное! Близкое к оккультному. Конечно, такой колдун торжественной магии звуков может быть трибуном рвущихся к нему миллионных масс. Теперь это понятно. – Это одна из моих последних вещей! – нарушает очарование А.Н., снимая с пластинки мембрану. – Сейчас послушайте вот это. Тоже одна из новых. Опять щемящие звуки. Снова их отражение на лице Вертинского. «Как хороши, как свежи были розы».. . в звуках ярче и благоуханнее, чем если бы вся комната мгновенно была засыпана свежими розами. – Акварель! – кратко поясняет артист. – Я чуть касался темы – акварельно, боязливо. Я почти прошел мимо нее! Я поставлю ее в концертную программу. И снова подходит к виктроле. – А вот сейчас прослушайте «Сероглазочку». Она уже стара. Ей столько лет, сколько самой русской эмиграции. Послушно льется старая знакомая «Сероглазока», сотканная из нежнейших кружевных вздохов. – Слабо! – качает головой артист. – Это мои первые робкие взлеты. Нет, «Сероглазочку» я не поставлю. Она хороша теперь как память. Еще несколько песенок, из которых властно берет слушателя за сердце сопровождаемая гитарой «Я так хочу, чтоб ты была со мною»… – Здесь придется с роялью! – поясняет артист. – Хотя, совершенно неожиданно мне повезло на аккомпаниатора. Это Георгий Ротт, один из лучших, когда-либо игравших со мною. Художник аккомпанемента! Каждые три минуты, самое большее, звонит звонок. И каждый раз один и тот же разговор артиста с кем-то, каждый раз новым, из провала черной шанхайской ночи… – Вертинский у телефона… Что? Очень приятно!.. Спасибо, спасибо… Напрасно беспокоитесь… Это очень для меня лестно… Вблизи вы получите возможность увидеть меня на эстраде… Конечно, это буду я сам… Я не вожу с собою двойника… Не можете дождаться концерта? Но это же так скоро! Артист добродушно улыбается. – Повеситься можно! – комически сообщает он, отходя от телефона. – Эта музыка начинается с утра и тянется до поздней ночи. Выключить телефон конечно, я не могу. И вот страдаю. И снова подходит к телефону, чтобы и на этот раз повести очередной разговор… Однако А. Н. нисколько не раздражается телефонной атакой на его одиночество. – Русская речь мне мила за границей при всех обстоятельствах! Русаки же мои милые мне звонят, не иностранцы. И, в конечном итоге, я, разумеется, только рад, что мои соотечественники так тепло встречают меня в далеком и чужом Шанхае. Легко и непринужденно вступает А.Н. в беседу, показывая себя блестящим собеседником. – Понравился ли мне Шанхай? Я его почти не видел, но то, что видел, меня очаровало. Это – действительно экзотический город, несмотря на подчеркнуто европеизированный вид. Чувствуется дыхание мирового центра. Но, к моей радости, оно не заглушило движений русской жизни. Она здесь властно чувствуется на самой поверхности. В Европе и Америке этого не замечается. Там внешняя русскость растворяется в основном потоке каждой страны. В Берлине, Париже, Сан-Франциско и пр. вы русского не отличите на улице от аборигена. А здесь, наоборот, иностранцы тонут в русской массе авеню Жоффр, которую я видел краешком глаза. Вы спрашиваете, что на меня произвело большее впечатление? Китайские женщины! Я был ими ошеломлен. Не был подготовлен, вернее, просто не думал на эту тему, когда сюда ехал. Китаянки, особенно полуевропеизированные, какие-то маленькие идолы, для которых можно строить разукрашенные, маленькие же, храмы и жечь курения! Это – совершенная экзотика! Конечно, эти странные женщинки с другой планеты! К сожалению, пять дней у меня совершенно пропали и я был лишен возможности познакомиться с милой моему сердцу русской колонией, о которой так много слышал еще в Париже, затем в Америке. Я ехал сюда, словно возвращался на Родину. Хотя в Китае вообще впервые. И вдруг – на несколько дней заболел. Вы понимаете мое огорчение? Впрочем, концерт уже близок. И я скоро встречусь со своими соотечественниками. Ведь я пою, а значит, и живу только для них! Только для русских. На других языках я не пою. Петь на другом языке, значит, вовлекать иностранцев в невыгодную сделку. Весь смысл моего пения исчезнет и люди уйдут разочарованными. Тяжело без Родины. Ой, как тяжело! Всем художникам тяжело. Посмотрите на наших старых русских писателей. Бунин. Куприн. Они же не могут писать ни о чем, кроме России. А России нет. Как писать? Так и мы – артисты. Мы оторваны от истоков родной жизни, от ее животворящей почвы. Сколько артистов погибло в этой оторванности! Сколько растворилось в чужой атмосфере! Мне было так же тяжело, как и каждому. Но я избег страшной участи. Я спасся от растворения в иностранщине только тем, что подвижнически замкнулся в святости русского слова и русской песни. Я закрыл во внешний мир окна и двери. Я замуровал себя в кельи моей песни. Я отбросил все легкие соблазны. Жизнь моя стала сплошным служением русскому искусству и ничем больше. И страшная чаша меня миновала… Вертинский внезапно возвращается к основной для него теме – технике творческого мастерства, и сразу вспыхивает внутренним огнем. – Мое творчество является до сих пор загадочным для меня самого процессом. Это необъяснимо! Оно приходит ко мне непрошеным и властно повелевает моей душе. Вот почему я не люблю на концертах биссировать. Повторять пропетую вещь, это то же самое, что раскрывать перед слушателями тайны колдовства. И если мне все-таки приходится петь на бис, я каждый раз пою по-новому. Кроме того, разве биссированье не напоминает вам… вторичное объяснение в любви любимой женщине. Это то же самое. Вы объяснились ей один раз. И она откликнулась вам всем своим сердцем. Это – чудно хороший миг! Но вы недовольны результатом и желаете объясниться вторично… Как будет ваша женщина слушать во второй раз те же пламенные слова? Ясно, что уже с оттенком легкого анализа, с закрадывающимся сомнением в искренности…

Источник: А. Вертинский. За кулисами: песни, рассказы, заметки, интервью, письма, воспоминания. – М., 1991, с. 191–194.